Глава 11

Вот она, та самая статья. На весь подвал разверстано: «КОЗЕЛ В ОГОРОДЕ. С кинокамерой наперевес».

Дима понятия не имел, как сложилась судьба героя этой истории после того, как вышла статья. Журналистская горячка утянула его к новым темам и новым персонажам. Да и выяснять что-либо об уделе директора киношколы было стыдновато. Так он и позабыл – заставил себя позабыть – даже его имя. Кто бы знал, что понадобится его вспомнить. Да еще в столь драматических обстоятельствах.

Вот, вот оно, в первых строках: имя, отчество, фамилия главного героя: Георгий Петрович Воскресенский. Фамилия звучная.

Теперь Дима ее ни за что не забудет.

А вот и адрес особнячка, ставшего тогда яблоком раздора: Ордынский тупик, дом два. Полуянов вдруг вспомнил: он ведь и в киношколу тогда ездил. И понял – за такое здание действительно можно повоевать: двухэтажный дом девятнадцатого столетия в тихом Замоскворечье. От метро – четыре шага. Неухоженный, конечно, дом, сто лет не ремонтировавшийся – однако потолки вышиной почти пять метров, дубовый паркет, больше двухсот «квадратов» общей площади.

Впрочем, тема здания как яблока раздора ушла в публикации на второй план. Главной стала нравственная физиономия руководителя киношколы, совращавшего, пользуясь своим авторитетом и опытом, несовершеннолетних девчушек.

В статье рассказывалось и о девушках, позировавших обнаженными: Алла Клюева (с которой встретился Дима) подробно повествовала о том, как случилось совращение, и о реакции отца. «Анастасия Верницкая от комментариев отказалась (фамилии обеих девушек, по этическим соображениям, изменены)», – писал тогда Дима.

«Надо бы добраться до блокнотов, – подумал он сейчас, – вспомнить, как девчонок звали на самом деле. Хотя чем это может помочь? Ясно: ни одна из них не Бахарева. По возрасту не подходит. Но, может, похищенная – младшая сестра одной из них?»

Из собственной статьи ему заново стало известно, что чиновника из роно, которого интервьюировал тогда Дима, звали Аркадий Петрович Арбатов. Окружного прокурора – Семен Ипполитович Ковригин.

И никаких следов никакого Бахарева. И никакого отношения статья не имеет – да и не может иметь! – к Надежде Митрофановой.

«Все ты, Дима, сам себе врешь, – тоскливо подумал он. – Статья – твоя. А Надя имеет отношение – к тебе. Ее похищение – месть тебе. За те резкие опубликованные слова. И за заголовок про «козла в огороде». Но почему – сейчас? Десять лет спустя?..»

Однако некогда предаваться рефлексиям. Десятый час вечера. Опер Савельев еще наверняка не спит. Дима достал свой мобильник, набрал номер майора. Тот ответил со второго гудка:

– Слушаю, Савельев.

– Это Полуянов, – подстраиваясь под его скупой деловой тон, проговорил журналист. – Я, кажется, узнал, кто похититель.

– Что – узнал?

– Имя, фамилию.

– Ну? – похоже, изумился опер.

– Его зовут Георгий Воскресенский. Георгий Петрович. Образование – высшее. Закончил ВГИК, киноведческий факультет. Десять лет назад он руководил детской киношколой.

– Может, ты и мотив похищений знаешь?

– Догадываюсь.

– И?..

– Это месть. Месть мне – за публикацию статьи о нем. А за что Бахареву – пока не знаю. Но буду рыть землю.

– Смотри там, не особо рой, как бы самому в яму не попасть, – невозмутимо хохотнул опер. – А Воскресенского твоего я пробью.

Савельев отключился.

Вот и все. Делать больше в маминой квартире было практически нечего. Дима пару раз щелкнул телефоном: снял свою собственную статью. На экране компьютера ее теперь запросто можно будет прочитать. «Давно пора завести собственный архив в электронном виде, – подумал Дима. – Если б я относился к своему творчеству хотя бы с малой долей того пиетета, что испытывала к нему покойная мама, давно бы занялся… Или, может, Надьке поручить составить мою творческую биографию?..»

В очередной раз вспомнив о Наде, он понял, что за последние двое суток он ни на секунду и не забывал о ней. И все, что он сейчас делал, – он делал ради нее.

И еще – он страшно боялся ее потерять. Потерять по собственной вине.

Ему невыносимо даже думать было, что она сейчас находится в лапах маньяка.

Цветы в маминой квартире практически все засохли. Он не приезжал сюда, наверно, недели три. Растения обыкновенно жили здесь на голодном, безводном пайке. Попадался заботящийся о них коллега-квартирант или его женщина – они расцветали. Вселялся раздолбай типа самого Димы – потихоньку помирали. Перед уходом Полуянов устроил цветам напоследок шоковую терапию: влил чуть не в каждый по чайнику сырой воды. Глядишь, и не окочурятся.

Журналист нацепил куртку, закрыл квартиру и спустился на лифте вниз, в морозный столичный вечер.

К себе на Краснодарскую Полуянов решил ехать через центр. Машин в том направлении шло немного, и через семь минут Полуянов домчался до проспекта Мира. Затем поехал, не спеша, в сторону Садового кольца.

Дима, конечно, и предположить не мог, что пару часов назад ровно тем же маршрутом следовал маньяк-похититель. А буквально за пару минут до него проехал на своем черном фургоне в обратном направлении, увозя в кузове очередную жертву – Жанну Ойленбург.

В этот раз, следуя в Марьино, Дима избрал окружной путь. С проспекта Мира не стал сворачивать на Садовом налево. Ушел в переулки, а потом – направо. Затем по Цветному выскочил на Бульварное кольцо, пролетел Страстной, потом Тверской, Гоголевский… Въехал на Большой Каменный мост. Кирина машинка была маленькая и нескоростная, и он то и дело ловил на себе презрительные взгляды соседей по транспортному потоку. Зато печка в ней работала исправно, и на очередном светофоре он разделся, бросил куртку на пассажирское сиденье.

Проехав «Ударник», Полуянов развернулся и скоро переулками въехал в Ордынский тупик.

Он без труда нашел на короткой улочке дом номер два – бывшую резиденцию киношколы.

Теперь этот особняк, некогда невзрачный, был отремонтирован – сиял свежей лазоревой краской. Вокруг – аккуратная тротуарная плитка. Даже, кажется, с подогревом, потому что на ней – ни снежинки. Искусно установленные прожекторы подсвечивают дом, и он блистает в морозном воздухе, словно новогодняя игрушка. Пара высоких окон светится за жалюзи.

Дима выключил мотор, прямо в машине надел куртку. Вышел на улицу, пошел ко входу в особняк. Все вокруг прямо-таки дышало барством: и бесснежные плитки, и по линейке выстроенные голубые елочки, и аккуратные ступени, ведущие к дверям. Новодельная мемориальная доска на стене гласила, что дом – памятник архитектуры XIX века, усадьба Воронцовых.

Полуянов поднялся по ступенькам к дубовым дверям. Возле них висела скромненькая, но надраенная золотом табличка с надписью «АГ Ойленбург» и чуть ниже – «Московское представительство».

Название Диму зацепило. Где-то он уже его слышал. Но где? И когда? Не тогда ли, когда к нему в редакцию за помощью пришел несчастный (или не такой уж несчастный?) руководитель киношколы Воскресенский?

Едва журналист поднялся по ступеням крыльца, распахнулась дубовая дверь, и амбал-охранник в черном поинтересовался у Димы исподлобья:

– Вам чего здесь надо?

– Ничего, – пожал тот плечами. – Хожу, рассматриваю памятники архитектуры.

– Архитектуру рассматривают днем, а не ночью, – наставительно высказался амбал. – Освободите ступеньки. Это частная территория.

Совершенно не хотелось с ним спорить или даже язвить по такому случаю. Частная так частная. Дима вернулся к машине.

Название фирмы, захватившей особнячок, не давало ему покоя. Где же, где он его слышал?..

Неужели он тогда, десять лет назад, сам не подозревая, сыграл на руку какому-то капиталисту Ойленбургу?

Журналист сел в Киркину машину и порулил в сторону дома.

У себя на Краснодарской Дима оказался без четверти одиннадцать. Машину на стоянку ставить не стал. Что-то подсказывало Полуянову, что этой ночью ему еще придется попутешествовать.